Печать
Определение понятия-метафоры «смерть субъекта» и понятия афтепостмодерна «возрождение субъекта»
 
 
 
Мазур Олег Анатольевич
 
Институт экосоциальных технологий
 
 
Ключевой задачей современности является поиск практических решений в вопросах достижения нормативной стабильности в мировоззренчески-плюралистическом обществе и воспроизводства солидарности между гражданами. Однако при детальном рассмотрении данной проблемы, мы обнаружим, что в центре этих поисков находится такое понятие, как «субъектность», применение которого ставит под вопрос саму возможность производства социально-значимых действий со стороны человека, как субъекта социальных и правовых отношений. 
Под субъектностью мы понимаем активную сторону социальных процессов (экономических, юридических, политических, военных, религиозных, культурных, научных, образовательных,  семейных и так далее) – человека как гражданина, способного в той или иной степени влиять на эти процессы. Здесь стоит отметить, что отсутствие внятных, практически применимых социальных норм наблюдаемое как в религиозных, так и в секулярных институциях – лишь следствие сформулированной мировым сообществом идеологемы «Финансов и власти», единственной из всех обеспеченной государственными гарантиями. Философские светские и религиозные доктрины, идеологии, учения и религии, объясняющие все причинно-следственные связи, уступили место так называемой идеологии-технологии сверхвласти денег, которая, по мнению Чигирева В.А. и Юнацкевича П.И. основана на вере в Деньги как в Бога. При этом цель и средство деятельности тождественны друг другу: цель деятельности – Деньги, средство деятельности – Деньги). 
 
 
Поступательное применение идеологии-технологии сверхвласти денег ускорило рост неравенства, породило дефицит справедливости, что и привело к существенной нейтрализации гражданской активности в обществе, и выступило сдерживающим фактором возрождения субъекта.
Кризис современного субъекта был зафиксирован гораздо раньше: когда в ходе философско-постмодернистского анализа и переосмысления субъективности, в начале второй половины XX века возникли концепты  «смерть автора», «кризис субъективности», «смерть субъекта». Последний является одним из важнейших понятий в философии постмодернизма, обоснованный представителем французского постструктурализма Мишелем Фуко.
В своих трудах Фуко обращается к вопросам становления субъекта, анализирует отношения между практиками власти и формированием субъекта. Здесь, говоря о «смерти субъекта», автор констатирует смерть субъекта рационального, самостоятельно мыслящего, генератора собственных мыслей и действий индивида. В рамках его критики картезианский субъект представляется нам сугубо гипотетическим, виртуальным конструктом, одной из тех бинарных норм, которые используются субъектами власти в качестве технологии разделения и управления индивидами. В действительности жизненная картина указывает нам на иррациональность человека, его стремление доказать свою телесность и чувственность; это неравновесная система, подверженная влиянию внешних и внутренних трансформаций. Здесь нельзя не отметить и предтечу размышлений М. Фуко - философию Ф. Ницше. В своей книге «Слова и вещи» (1966 г.) Фуко пишет:  «В наше время – причем Ницше уже давно указал на этот поворотный момент – … утверждается не столько отсутствие или смерть бога, сколько конец человека…», – и далее: «Мысль Ницше возвещает не только о смерти бога, но и (как следствие этой смерти в глубокой связи с ней) о смерти его убийцы». 
Лучше всего эту мысль нам помогут раскрыть П.И. Юнацкевич, В.А. Чигирев и С.В. Горюнков в своей работе «Нравственное возрождение России и проблема смены мировоззренческой парадигмы».
В данной публикации раскрыта проблематика кризиса традиционных идеалов и доверия к ним. Обликом этого кризиса является отсутствие актуальных объединяющих граждан идей и сокращение числа носителей традиционных идеалов. Говоря об актуальности, авторы подчеркивают именно не «живучесть» идеи (т. к.  прежние идеи никуда не делись), но важность ее практической составляющей. Область интеграции таких идей все больше ограничивается целой плеядой контр-идей, зачастую имеющих больше сторонников, чем у идей исходных. Что касается самих носителей традиционных идеалов, то мы наблюдаем схожую ситуацию: закончились граждане, способные к воспроизводству этих самых идеалов и участию в дискурсе с носителями идей оппонирующих, а те, что остались, впали в «социальный анабиоз», адаптировались под давлением новых ценностей общества. 
Как было указано выше, действующий кризис отмечен, как «кризис доверия к идеалам», истоки которого видимы в историческом переходе от религиозной («смерть Бога» и, далее «смерть религиозного субъекта») к рациональной картине мира. Конфликт такой трансформации авторы описывают в ключевых противоречиях между этими моделями познания.
Религиозная модель организуется на базе деятельности человека (мысли, слова, поступки) и взаимодействия с этой деятельностью окружающего мира, другими словами – взаимодействия субъекта с объектом. Деятельность субъектов преломляется окружающим миром, взвешиваются свойства ее взаимодействия с деятельностью других субъектов. Из этого следует, что сам субъект, производящий ту или иную деятельность, есть неотъемлемая часть структуры, без которой невозможна сама модель.
Рациональный подход к познанию, напротив, сталкивает субъекта с объектом. Здесь, человек – незначительное побочное явление протекающих внутри объекта событий. Его деятельность отчуждается от окружающего мира, возникает противостояние субъекта с объектом, в результате которого человек ставится в позицию «индивида», господствующего над Природой. Изменился и характер взаимодействия между субъектами – теперь отношения с другими «индивидами» выстраиваются исключительно по принципу «конкуренции». 
Именно в этом месте мы можем прочертить условный центр, в котором пересекаются описанные выше события. 
Смена мировоззренческой парадигмы изменила отношения к производным от прежнего миропонимания, отвечающих за саморегуляцию поведения, самоограничение в пользу других. Субъект, утративший ранее установленную связь с окружающим миром, состоящим, в том числе, из других субъектов, теперь лишен всякого «духовного мира», точнее не имеет возможности на его признание другими. Не занявшим рациональную позицию сразу остается лишь адаптироваться. Однако, в процессе защиты собственной или конкурентной борьбы за материю (деньги, власть, сверпотребление), в сознании человека формируется соответствующий рациональный образ мышления и поведения.  Человек перестает быть религиозным человеком, он лишь притворяется верующим (верующий – это напуганный жизнью атеист, а атеист – это ненапуганный жизнью верующий человек).
Таким образом, сначала мы наблюдаем «смерть религиозного субъекта», а, вспоминая о раннее упомянутом образе субъекта в рамках жизненной картины мира, после, и «смерть субъекта рационального», взывающего об утраченной связи с познаваемым миром и  признании его Другими.
Категория «Другие» рассматривается нами как инстанция «авторитета», как глобальная референтная группа; как форма дисциплинирования и принуждения к ответственности.  «Другие» - это реальность для каждого человека, к которой он стремиться и одновременно боится её, так как именно Другие дают жизнь и здоровье, пищу, власть, половых партнеров. Также Другие могут лишить пищи, власти, половых партнеров, здоровья и отнять жизнь у человека.
Но кому может быть выгодна смерть субъекта?
На наш взгляд, смерть субъекта выгодна социальным паразитам, захватывающим в обществе механизмы распределения ресурсов, и не предоставляющие обществу ничего взамен.
В основе же рассуждений М. Фуко лежит два аспекта субъектного становления: его производство путем влияния на него властью и сопротивления этому влиянию и самопроизводства путем проявления «заботы о себе». И, если в случае самопроизводства М. Фуко, констатирует смерть субъекта рационального, суверенно мыслящего, хозяина собственных мыслей, то в случае его производства путем влияния на него извне смерть наступает потому, что современный индивид не имеет механизмов сопротивления этой самой власти. Согласно его рассуждениям, власть не локализуется в единственном центре, она исходит из множества неоднородных точек, власть инкорпорирована в практики, осуществляемые субъектами любого статуса и класса: «Власть повсюду; не потому, что она все охватывает, но потому, что она отовсюду исходит» (М. Фуко Воля к истине. По ту сторону знания, власти и сексуальности. – 1996 г. – с. 193). То есть любая власть, будь то власть государства или родительская, есть частный случай проявления власти в общества в целом. 
Для дальнейшего анализа практик власти определим характер отношений субъекта и объекта власти в культурах модерна и постмодерна.
Субъект власти в культуре модерна – это обладатель некого юридического и силового (например, с физической точки зрения) основания. Назовем его носитель власти. Руководствуясь собственными потребностями и желаниями, с помощью пенитенциарных, военных, религиозных, экономических и других ресурсов, используемых в качестве инструментов насаждения, актуализации власти, он воздействует на других или объект власти. Последний вынужден принимать некое воздействие власти или чувствует его применение на себе через различные инструменты и является приемщиком власти. Модернистский субъект власти, т. е. носитель власти, использует дисциплинарные и материальные ресурсы (институты морали и наказания), чтобы подавлять приемщика власти, т. е. объект властных отношений.
В рамках постмодернистского видения концепции власти субъект и объект власти предстают перед нами уже в несколько другой форме; кроме того, изменяются основные механизмы применения власти. Постмодерн пересматривает сам феномен власти из некой непрерывной функции, в рамках которой субъект мог рассматриваться, как ее постоянный носитель, в сеть отношений или ризому. Здесь субъект власти предстает перед нами скорее в качестве ее временного пользователя или оператора. Кардинально другими чертами наполняется и объект властных отношений. Сменившая модерн, точка зрения, представляет объект не как точку приложения власти, ее концентрации, а, скорее, как точку сопротивления тем или иным полномочиям оператора. И, хотя на практике, его реальная способность к противодействию властному давлению остается под вопросом, сама парадигма постмодерна закладывает этот потенциал при описании объекта власти. Из послушного раба, принимающего на себя любое проявление власти, объект способен перейти в проактивного, способного к сопротивлению, клиента власти. Стоит подчеркнуть, что механизмы и инструменты, с помощью которых оператор власти осуществляет свои властные полномочия, находятся в его распоряжении также временно. Поэтому, обретая власть, при этом, не обладая фундаментом для ее возникновения, субъект власти, в первую очередь, озабочен ее сохранением и направляет доступные ему ресурсы на укрепление возникшей власти. Ключевым из таких ресурсов как в культуре модерна, так и постмодерна был дискурс. Однако цель его применения в практиках власти изменяется также, как и характер властных отношений в вышеуказанных культурах. 
Носитель власти в первую очередь реализует технологии производства и поддержания статуса самой власти. Опираясь на социально-дисциплинарные институты, такие как церковь, армия, полиция, медицинские учреждения, суды, законодательная система и т. п., он контролирует объект властных отношений. В свою очередь дискурс направлен именно на поддержание статуса власти, формирование ее образа. 
Здесь в качестве примера мы можем упомянуть историю, как науку, стоящую на страже незыблемости государственного строя и деятельности политического руководства. Внутри властных отношений культуры модерна позиция дискурса находится в числе прочих, и рассматривается скорее, как вспомогательный инструмент.
Но, с возникновением культуры постмодерна, дискурс становится одним из ключевых элементов, определяющих конфигурацию власти. Операторы власти активно используют дискурс для формирования фундамента, оснований возникновения власти в их руках, ее производства и поддержания своей позиции внутри сети властных отношений как можно дольше. Вместе с этим субъект власти использует дискурс в качестве имитации контакта с объектом. Понимая, что применение тех или иных форм наказания по отношению к объекту власти формирует в нем образ врага, приоритетом для оператора власти становится применение «мягкого контроля» по отношению к объекту. И решение этой задачи субъект власти находит в организации синтетического согласия объекта с его собственными действиями. Такое согласие достигается путем организации оператором власти множества односторонних дискурсов внутри сети социальных отношений. 
Возникновение дискурса как пространства, где субъект самостоятельно определяет правила коммуникации, позволяет его инициатору формулировать и корректировать знание в целом. Определяя выгодную для себя систематику знаний, субъект власти получает контроль не только над самим объектом властных отношений, но и над его мировоззрением. Субъект власти умышленно предоставляет объекту дозированные или скорректированные знания, чем гарантирует себе не только властное положение, но и подчинение объекта без различных пенитенциарных механизмов и других мер принуждения. 
Другими словами, операторы власти инициируют односторонние дискурсы, которые выполняют две ключевые функции сразу: обслуживание или улучшение их позиции внутри сети властных отношений и контроль знаний как института, обеспечивающего подчинение со стороны объекта власти. 
Итогом вышеописанного является то, что для постмодернистского субъекта власти важен не столько контроль конкретных индивидуумов или их групп, как физических объектов, сколько сбор, регистрация и анализ знаний об объекте в целом, контроль интеллектуальный.
Здесь стоит упомянуть, что всякая коммуникация организованная власть производящими в первую очередь решает задачу убеждения или переубеждения граждан. Аргументы такого дискурса расцветают на почве выдуманных или искаженных фактов, переосмысленных мнений реальных или псевдо-экспертов, подмены прав и свобод на их декларативность.
Организуются глобальные потоки дезинформации, что позволяет раздробить общественное мнение и осуществлять любую манипуляцию обществом. Но подобные интеллектуальные репрессии в отношении граждан, не закрывают вопрос подчинения полностью, т. к. любой организованный дискурс в первую очередь лежит в плоскости рациональной. Несомненно, в условиях глобальной, столь убедительной пропаганды, объекту властных отношений трудно не согласится с предоставляемыми аргументами. 
Однако, покинув очередное пространство дискурса (будь то телевизионные дебаты или спор с таксистом), оставшись наедине с собой и квитанцией за коммунальные услуги, объект власти неминуемо испытывает когнитивный диссонанс, вызванный противоречием между предлагаемым описанием действительности и внутренним чувством несправедливости и неравенства. Причина эта кроется в том, что сложнее всего объяснить неравенство в распределении материальных благ, прибегая к рациональным аргументам. 
Реальное согласие граждан с действующей обстановкой вообразимо лишь в контексте массовой социальной жертвы, подобной самоотверженному героизму людей в войне. Другими словами, подчинение объекта власти достигается не только через рациональный, но и эмоциональный дискурс, что не представляется до конца возможным, т. к. нет такой идеи, которая смогла бы оправдать паразитарные отношения в обществе. Так возникает перманентное несогласие граждан и инсубъектное поведение.
Обращаясь к практическим примерам исследования сетей властных отношений в рамках культуры постмодерна, нельзя не упомянуть работу Чигирева В. А. и Юнацкевича П. И., описывающую иерархические структуры власти «Вождь и племя». В этом исследовании выделяется любопытный поведенческий феномен «негражданина»,  «инквирии» (от лат. Quirites – граждане древнеримской республики) – человека, неспособного, т.е. не умеющего и не знающего, как стать полноценным гражданином своего государства. 
Такой субъект описывается авторами, как манипулируемый элемент властной иерархической структуры, служащий исключительно материалом построения и поддержания самой структуры, а также ресурсом кормления того, кто стоит во главе иерархии, т. е. вождя и его ближайших соратников. Право, которым наделен инквирит дает ему ровно столько свободы в деятельности, сколько требуется для того, чтобы оставаться полезным для главы иерархии. Подобная форма отношений между вождями и племенем выстраивает паразитарные иерархии. Инквириты не располагают механизмами регуляции своих или, тем более, чужих позиций внутри иерархии, но, будучи сами безнравственными субъектами, стремятся занять позицию вождя или приближенную к ней. 
Более того, как показали результаты исследований, проведенных Чигиревым В. А. и Юнацкевичем П. И. в 2020-ом году, наличие честных и нравственных субъектов во властных иерархиях также не спасает иерархию от катастрофы. Выявленные авторами причины этого состоят в сохранении традиций иерархического поведения, дисциплинарных практик и скромного мотивирования честных служащих, которым становится лично не выгодно информировать руководства о реальном положении дел. В целях сохранения доверия, подчиненные вынуждены умалчивать, скрывать, маскировать внешние отрицательные события, чтобы при информировании своего начальства не замарать репутацию подозрением в личном интересе. 
Поэтому информация о внешних и внутренних угрозах такой иерархии становится недоступной, т. к. анализ средовых рисков может быть произведен только внеиерархической независимой динамической структурой. Но набитая преданными и нравственно скромными инквиритами властная иерархическая структура зачастую непостоянна, или точнее было бы сказать статична. Вождь или другие властные элементы умышленно не задают вектор ее движения, т. к. любое изменение конфигурации или позиции иерархии внутри социального пространства обязательно повлияет на статус самих руководящих кадров. Понимая, что их могущество временно, властители, озабоченные материальным избытком, не стремятся построить прочные социальные связи между членами иерархии или укрепить их. Напротив, прибегая к классическим инструментам «мягкого контроля» и формам властных практик, присущим культуре постмодерна, они стараются их разрушить и всеми силами атомизируют любые группы внутри иерархии. И пусть все это делает иерархическую структуру уязвимой для ризоморфных процессов, зато вождь и остальные операторы власти получают возможность безнаказанного паразитарного обогащения.
Но в ответ на «мягкий контроль» возникает и соответствующая форма сопротивления. Она скорее интрапунитивна, т. к. субъект постоянно сомневается, и не способен найти доказательств того, что пребывает объектом дискурсивной спекуляции. Современный субъект не способен возражать властному рациональному дискурсу и, в то же время, ему трудно принять происходящее на духовном, эмоциональном уровне. И выходит, что единственная из доступных для субъекта форм сопротивления – уход в маргинальность, существование в зазорах между дискурсами или соскальзывание с одного дискурса на другой. Субъект пытается укрыться от государственного надзора. Обращаясь к правилу «бей или беги» и не имея в руках палку, субъект пускается на самотек. Его подлинная революция – это «жизнь в бегах», кочевничество или номадизм.
Не желая попасть в сети очередного дискурса, субъект сопротивляется и собственному определению. На протяжении всей своей истории западная философия пытается определить субъекта через самого себя, через его отношения с окружающей реальностью, через то, что субъектом не является, через его проявленные или непроявленные характеристики. Но субъект постоянно уклоняется, сопротивляется всяческим дефинициям и, по всей видимости, охарактеризован может быть лишь насильственно. Иными словами мы можем лишь «рассказывать истории» о субъекте, но даже в этих историях мы неизменно будем сталкиваться с его сопротивлением. Субъект сопротивляется на самом уровне его описания, т. е. на уровне дискурсивном.
Выходит, что субъект не определяем ни через его отношения с неподвластной ему действительностью, ни через самого себя. Он постоянно ускользает и от того, и от другого. Точка дефиниции субъекта определяет его отсутствие, и это отсутствие является единственным намеком на его существование. Отсутствие трансформируется в одну из форм присутствия. 
 Жан Бодрийяр говорит, что «освобождение возможно лишь в случае реальной смерти, а не метафизической». Однако и в этом случае Бодрийяр, кажется сомневается в освобождении: ведь мертвые также могут становится объектами дискурсивных манипуляций. Отсутствующий субъект в любой момент может стать виртуальным субъектом общественных отношений и метафизических спекуляций. Субъект постоянно кочует, меняет свою позицию в пространстве дефиниций, стремясь занять «суперпозицию». Единственное постоянство такое субъекта – его перманентное миграция. Номадический образ существования разрушает сам рационалистский конструкт субъекта: из «Я» мыслящего, субъект переходит в «Я» отсутствующее. 
Но как было упомянуто ранее, постмодернистский объект властных отношений или клиент власти, не утратил способность сопротивляться воздействию власти, он лишь не обладает соответствующим знанием или механизмом сопротивления. Поиск новых ориентиров общественного развития продолжается и по сей день, причем философия является инициатором данного поиска. Современная философия смещает свой фокус исследования в сферу интерсубъективности, фундированную в языке, а объектом ее рефлексии становится коммуникация в языковом обществе.
Особое внимание к языку, как к основе специфики коммуникации в обществе, проявляет выдающийся представитель современной немецкой философии Юрген Хабермас – наследник Франкфуртской школы, развившейся под влиянием ее основателей М. Хоркхаймера, Т. В. Адорно, Г. Маркузе, Ф. Поллока, Э. Фромма и др. Одним из основных направлений его исследований является разработка модели социального действия, в частности «коммуникативного действия», решающую задачу гуманизации общественной жизни. В цельной форме социальная философия Ю. Хабермаса была представлена в его главном труде – «Теория коммуникативного действия», которая, помимо прочего, затрагивает проблему дискурса. Философ рассматривает дискурс наравне с интеракцией в качестве формы коммуникативного действия, применяемой для решения противоречий, достижения языкового консенсуса, соглашения между субъектами коммуникации, то есть – для установления равновесия между интересами и симметрическое распределение шансов в действиях субъектов коммуникации.
В своих рассуждениях Юрген Хабермас отталкивается о того, что общество, понимаемое им как социально-культурная система, развивалось благодаря двум ключевым процессам: освоение внешней среды и построение внутренней структуры с помощью инструментальных и социальных действий. Основу последних составляют межличностные отношения, или, по-другому, интеракция, общение, коммуникация. В своих исследованиях автор аргументирует, каким образом коммуникативные действия составляют нашу социокультурную основу, определяют своеобразие человеческого общества и уровень его развития. Ю. Хабермас также отмечает, что всякая интеракция, и ее производство, основывается на языке, который требует интерпретации, системы истолкования. Определив роль коммуникативного действия в социальной эволюции, Юрген Хабермас предлагает рассмотреть коммуникативное действие и его составляющие в новых структурных связях.
Ю. Хабермас считает, что, если общественное движение рассматривать как развитие просвещения и разума («ratio»), то совершенно очевидно, что сегодняшний вектор движения ведет ко все более растущему контролю и манипуляции общественным сознанием и социальными действиями людей. Поэтому практика современной философии должна направить свои ресурсы на исследование и анализ имеющихся норм и ценностей, а также выработку новых, признаваемых всеми людьми и нацеленных на гуманизацию социальных действий.
В качестве контрмеры тому, что общество как система все более совершенствует свои инструменты и методы управления и господства, Ю. Хабермас предлагает анализ таких основ процесса социализации, как язык, коммуникация и др. По его мнению, социальное действие должно носить коммуникативный характер: субъекты, совершающие коммуникацию, совместно производят интерсубъективные смыслы (цели, ценностные ориентиры и др.), координируют свои действия в соответствии с достигнутыми соглашениями, способствуя развитию процессов социальной интеграции и солидаризации на новой основе. 
Другими словами, Ю. Хабермас считает, что в случаях возникновения любого рода несогласия в процессах своей инструментальной, т. е. трудовой деятельности людям следует вступать в непрерывный диалог или дискурс для достижения общего консенсуса, т. е. согласия. Вместе с этим Юрген Хабермас предлагает определенную этику в организации того или иного дискурса, участники которого должны быть: равны в возможности применения речевых актов, критике и тематизации мнений, свободны в самовыражении, а также взаимны по отношению друг к другу и лишены каких-либо привилегий.
Однако доводы Ю. Хабермаса, что он сам принимает как данное, нуждаются в эмпирической проверке. Все, что предлагает немецкий философ сегодня – дискурс об этике дискурса, теорию, утопию коммуникативной рациональности, но не путь к ней, отмечая, при этом, что дискурс не обеспечит этики дискурса и демократии. Сам философ упоминает нехватку «критически важных институтов», «важнейшей социализации», «нищету, злоупотребления и деградацию» как преграды к дискурсивному принятию решений, почти ничего не говоря о препятствии со стороны властных отношений, о том, как изменить или повлиять на  форму властных отношений, начать институциональные и образовательные перемены, улучшить социальное обеспечение, защитить права человека – устранить помехи. То есть сформулированная теория не затрагивает практических аспектов понимания властных отношений, которое требуется для политических перемен.
Но нельзя не согласится и с тем, что заданный Юргеном Хабермасом вектор по направлению к построению гражданского общества верный.
 
 
Заключение
 
Выходом из данного тупика, по нашему мнению, является построение социально-оценочных сетей, в основе которых лежит дискурсивно-оценочный метод или ДОМ, разработанный профессором Чигиревым Виктором Анатольевичем и доктором Юнацкевичем Петром Ивановичем.
Говоря точнее, социально-оценочная сеть – это лишь среда дискурсивно-оценочного метода, суть которого состоит в производстве направленного дискурса и динамической нелинейной оценке всех его участников непосредственно самими участниками такого дискурса в режиме реального времени. Чигирев В. А. совместно с Юнацкевичем П. И. предлагают множество критериев, категорий и шкал для оценки внутри дискурса, среди которых универсальный критерий «вреда», шкалы «должного поведения» и др. И если в коммуникативной модели Юргена Хабермаса дискурсивная практика не приводит к ожидаемым результатам – участники дискурса покидают дискурс, оставшись при своем мнении, не корректируют свои аргументы и позиции, то задачей оценки внутри дискурса, организуемого по принципам дискурсивно-оценочного метода является как раз интеллектуальная, речевая и поведенческая коррекция участников или объектов дискурса. Удобство же самого метода обусловлено тем, что для его организации не требуется специальных условий и институций, что позволяет встраивать Дискурсивно-оценочный метод в множество различных социальных, профессиональных, политических, экономических и других практик.
Примером этого может послужить разработанная на базе ресурсов лаборатории проекта «Субъектология» Академии экосоциальных технологий (АЭСТ) социально-оценочная сеть, внедренная в работу Научного консорциума высоких гуманитарных технологий АЭСТ и позволившая измерить нравственные и профессиональные характеристики его членов. 
Субъект-объектную основу дискурсивно-оценочного поля составили: личные профили участников, группы участников, события и событийные ряды, генерируемые самими участниками или интегрируемые ими из других Интернет-ресурсов, комментарии участников – то есть любой субъект дискурса и оценки внутри дискурсивно-оценочной сети в любой момент может стать ее объектом и получить обратную связь о качестве своих социальных действий, произведенных как внутри, так и за пределами сети.
В период активной фазы работы социально-оценочной сети среди членов Научного консорциума высоких гуманитарных технологий АЭСТ наблюдался рост субъектности инициативных членов консорциума, а также формирование субъектного поведения в его пассивной составляющей. В инертной фазе дискурс и оценка были сформированы в коллективе как социальный и профессиональный ритуалы и укрепили субъектную активность всего состава консорциума. Вместе с этим отмечено повышение результативности работы данного научного сообщества и качества производимых исследований, причиной чего, в числе прочего, является реактивное устранение разногласий, возникающих в процессе работы, а также коррекция поведения субъектов научной деятельности консорциума. Кроме того, помимо измерения и обучения субъектной активности среди граждан, в данной сети производилось разрешение их практических вопросов и задач относительно регулирования собственной жизнедеятельности.
Применение социально-оценочной сети в качестве Дискурсивно-оценочной среды позволило создать социальный и профессиональный фильтр и отобрать нравственных и профессиональных субъектов для участия в разработке технологий последующего технологического уклада, которые являются базовыми для эпохи афтер-постмодерна.
Обобщив и систематизировав полученные результаты исследований, мы смогли сформулировать теоретическое и методологическое содержание, применяемое для формирования и развития субъектной активности граждан.
 
 
Мазур О.А. Определение понятия-метафоры «смерть субъекта» и понятия афтепостмодерна «возрождение субъекта». Санкт-Петербург, Институт экосоциальных технологий, 2020.
 
 
Нравится